Каждой из девочек, рождавшихся в семье Романовых, предстояло со временем покинуть Россию, чтобы вступать в брак -большинству без любви, без чувства, — подчиняясь лишь соображениям государственных интересов. Исключением стала одна великая княжна: Мария Николаевна, дочь Николая I. В день ее шестнадцатилетия отец пообещал исполнить любое желание старшей дочери. Мария Николаевна заявила, что желает никогда не покидать Россию, явственно намекнув на то, что любовью своей во имя государства не пожертвует. Император был вынужден держать слово. В серьезность этого желания он не верил и надеялся, что со временем Мария поймет, сколь безрассудна и даже неприлична ее затея. Однако Мария не отступила от своего решения.
Великий князь Николай Павлович, будущий император Николай I, рождение дочери, а не желанного второго сына, воспринял с разочарованием. В первенце Александре Николаевиче видели будущего наследника-цесаревича, но нужны были еще сыновья. Мать, до замужества принцесса Шарлотта Прусская, в православии — Александра Федоровна, вспоминала: «Рождение 18 августа 1819 года маленькой Мари было встречено ее отцом не с особенной радостью: он ожидал сына; впоследствии он часто упрекал себя за это и, конечно, горячо полюбил дочь…» Через три года после Марии родилась Ольга, еще через три — Александра. Родители уже начали волноваться: три девочки — и только один мальчик. Но пятым ребенком был желанный сын, Константин, потом появился Николай, потом — Михаил.
Дочери Николая были красивы классическим типом красоты, бывшим как раз в моде в ту эпоху. Когда строился Исаакиевский собор, бронзовым ангелам на крыше придали черты великих княжон. А на постаменте памятника Николаю I, где их царственная матушка изображает Правосудие, три дочери императора представлены в образах Мудрости, Веры и Силы. Для последней позировала Мария. Правда, Александру и Ольгу «тиражировали» чаще, чем старшую сестру: она из троих считалась наименее привлекательной. Слишком высокий лоб, да и подбородок тяжеловат, и выражение лица лишено женственной мягкости и кротости — на всех портретах она выглядит волевой и энергичной, что объясняется просто — Мария Николаевна была копией своего отца и ничего не взяла от утонченной, хрупкой матери.
Великая княжна Ольга Николаевна вспоминала: «Очень скорая в своих решениях и очень целеустремленная, она добивалась своего какой угодно ценой и рассыпала при этом такой фейерверк взглядов, улыбок и слов, что я просто терялась и даже утомлялась, только глядя на нее. Я чувствовала себя часто несвободной в ее обществе, ее непринужденность сковывала меня, ее поведение пугало, оттого что я не могла объяснить себе того, что за ним таилось. Если она бывала хороша со мной, я сейчас же подпадала под ее очарование, но единогласия между нами почти не было. И тем не менее она была хорошим товарищем и верной подругой искусству, хорошо рисовала. Несколько уроков дал ей Карл Брюллов. Сестра Ольга вспоминала, что «понятие о красоте было для нее врожденным, ее влекло к прекрасному», и Мария на всю жизнь сохранила восторженное отношение к искусству.
Мать обожала Александру, самую красивую, самую кроткую, лучше всех учившуюся. Отец выделял Ольгу: она тяжело болела в детстве, ее едва не потеряли, и был момент, когда император не спал ночами у постели дочери и, стоя на коленях, с чашкой и ложечкой в руках, умолял малютку выпить хоть немного бульона… Ольга всегда, во всем покорялась воле отца, а Мария была способна с ним спорить, была непослушна и особенно дружна со своим старшим братом Александром, будущим царем-Освободителем.
Но при этом обожала, боготворила отца. Государь же в шутку называл ее «мое ужасное дитя» — он и возмущался ее характером, и вместе с тем восхищался.
Мария не раз подавала ему повод для гордости. Ольга Николаевна вспоминала, как императорская семья ездила в Москву и как, прежде чем покинуть Первопрестольную, ее старшая сестра высказала «блестящую мысль»: «…чтобы мы, сестры, из собственных сбережений, по примеру наших предков, учредили какой-либо обще- ‘ ственный фонд; начальные училища для девочек оказались необходимыми. Был учрежден Дамский комитет, пожертвования со стороны предпринимателей и купцов не заставили себя ждать, так что в течение только одного года были учреждены 12 школ в разных частях города, которые назывались «Отечественные школы» и прекрасно работали!»
В пятнадцать лет Мария Николаевна с матерью ездила в Берлин, где ее принимали уже как взрослую даму. После возвращения она получила отдельные апартаменты — в России ее также признали взрослой и позволили покинуть детскую. Ольга Николаевна вспоминает: «Она похорошела, бабочка выпорхнула из кокона. Ее сходство с Папа сказывалось теперь особенно, профиль к профилю она казалась его миниатюрой. И она стала его любимицей, веселая, жизнерадостная, обаятельная в своей любезности. Ее ярко выраженная своеобразность позволяла ей всюду пренебрегать этикетом, но делала она это с такой женской обаятельностью, что ей все прощалось. Переменчивая в своих чувствах, жесткая, но сейчас же могущая стать необыкновенно мягкой, безрассудочно следуя порыву, она могла флиртовать до потери сознания и доставляла своим поведением часто страх и заботы Мама…»
В 1837 году, во время торжественного празднования двадцатипятилетия Бородинской битвы, Россию посетили многие знатные особы, некоторые даже из числа бывших врагов. Среди них был герцог Максимилиан Лейхтен-бергский, сын Евгения Богарне, пасынка Наполеона и вице-короля Италии, от его брака с Амалией-Августой Баварской. Несколько сомнительное происхождение, да и к тому же — герцог без герцогства… Не лучшая пара для дочери государя Российского. Однако он был талантлив. Удивительно талантлив для аристократа. Страстно увлекался инженерным и горным делом, изучал гальванопластику и электрохимическую металлургию. Вел себя Максимилиан скромно, но достойно. Не претендовал на особенное отношение, но невольно вызывал его. Прежде всего »
у императора, который уже через несколько дней после знакомства обожал Максимилиана и поделился с приближенными, что был бы рад назвать его сыном. Затем он сблизился и с великой княжной Марией Николаевной. Мария и Максимилиан быстро подружились. Марии с ним было интересно, а он… Он — влюбился. Ольга Николаевна вспоминала: «С первого же взгляда Мери его поразила. И он понравился ей, так как был очень красивый мальчик. Но главным образом ей льстило то впечатление, которое она произвела на него, и мысль о том, что он может стать ей мужем, сейчас же пришла ей в голову. Согласится ли он остаться с ней в России? Я повторяю, что ей только пришла эта мысль… ни о каком серьезном чувстве еще не могло быть и речи». После торжеств Максимилиан покинул Россию, испросив разрешения писать Марии Николаевне. Год длилась переписка. Потом Максимилиан вернулся с намерением просить ее руки. Ему уже нашептали, что княжна не намерена покидать Россию. И Максимилиан надеялся, что это решит дело: он был готов остаться в России и даже принять православие. «Да, Василий Андреевич, мой старший друг, друг с колыбели, не кажется ли Вам странно, что маленькая Мери, упрямая, ленивая Мери, так часто Вас сердившая, скоро пойдет под венец? О, поздравляйте меня от души! Вы не поверите, как я счастлива! Неужели идеал моего воображения вечно оставаться в матушке-России, в бесценной Родине сделался явным?..» — писала Мария Николаевна своему учителю Жуковскому, когда решился вопрос о ее помолвке с Максимилианом Лейхтенбергским.
